Обаянию этого человека нет предела. Он может себе позволить петь сколь угодно заумные тексты, переделывать аранжировки старых песен до блеклой неузнаваемости – ему простят все. Есть необъяснимая магия в этом тембре голоса, выводящем «Я хочу быть с тобой», «Гуд бай, Америка», «Тутанхамон», в этих насупленных бровях, от которых не перестают трепетать восторженные поклонницы.

От Бутусова ждешь сюрпризов. После окончательного распада в 1997-м «Наутилуса Помпилиуса» он давал и сольные концерты под гитару, создавал красочное шоу с «Лицедеями» и детским хором, экспериментировал с электронщиками «Deadушками».

Но понял, что без группы все же не обойтись. Так возник «Ю-Питер», выпустивший на днях первый полноценный альбом – «Имя рек». Соратниками Вячеслава Бутусова по новому коллективу стали Георгий Каспарян (бывший гитарист «Кино»), Олег Сакмаров (ex-«Аквариум», «Наутилус Помпилиус») и молодой питерский барабанщик Евгений Кулаков.

– Что унаследовал «Ю-Питер» от «Наутилуса»?

– «Наутилус Помпилиус» был создан в таких условиях, когда мы занимались самодеятельностью. И это просто перешло в такую хроническую стадию, в то, что называется профессиональной деятельностью. А в данном случае я осознанно сделал предложение музыкантам с целью создать коллектив, который, в общем-то, лишен всяких амбиций. В силу того, что все эти люди на этой кухне, то есть на сцене, уже много лет. После того как «Наутилус» прекратил свое существование, у меня был перерыв. И эти три года я обдумывал: нужно мне этим заниматься или нет? Если нужно, то зачем? Если зачем, то в каком виде? И пришел к выводу, что нужно объединить усилия мои и Георгия Каспаряна. Дальше уже возник вопрос о том, что должен быть какой-то состав. Нашелся барабанщик. И совершенно каким-то мистическим образом появился флейтист Олег Сакмаров.

– Создание группы «Ю-Питер» началось с череды довольно непривычных ваших экспериментов с Георгием Каспаряном. На тот момент вы общались с группой художников и поэтов, которые в этом процессе приняли активное участие, но сами их фигуры остались как-то в тени. Сергей де Рокамболь, Евгений Головин – что это за люди?

– Ну, это такая группа творческая. У них своего рода объединение было под названием «Драконовы ключи». И де Рокамболь привлекал их для участия в нашем первом проекте «Незаконнорожденный Доктор Фаустус Пернатый змей». Во втором проекте – «Звездный план» я уже был опосредованным участником. Только исполнял вокальные партии уже готового материала. А «Пернатый змей» мы делали совместно.

О роли сказок

– Новые песни стали очень отстраненными, очень символическими. Откуда это возникло?

– А это, я думаю, от слабодушия, от внутренней неуверенности. Потому что, когда человек уверен, он открыто и просто обо всем говорит. А тут в силу многих обстоятельств, в том числе социальных, выработалась такая вот защитная реакция у меня. Не могу я в лоб какие-то вещи говорить. Вообще я сторонник всевозможных парадоксов, головоломок, словообразований мудреных. Мне интересно этим всем заниматься. Очень люблю Борхеса по этой же причине, мне это близко все.

– А своим дочерям вы часто загадки загадываете да сказки рассказываете?

– Ну, в общем-то, поскольку у меня три дочери, то есть богатый опыт по прочтению или по переложению каких-то сказок. Но я человек неимпровизационного характера. Я не могу вот так сразу сесть и что-то сочинить.

– Если бы вам предложили сняться в кино, причем не в эпизоде, как уже было в том же фильме «Брат», а сыграть главную роль, какой жанр картины был бы для вас предпочтительнее – комедия, драма или, может быть, боевик?

– Думаю, что комедия, сказка – что-то такого типа. По крайней мере что-то отстраненное от действительности. Это интереснее. Потому что там есть какие-то неожиданности. А боевик – это же сплошная предсказуемость, жесткая прагматичность.

О нелегкости бытия

– Вячеслав, когда вы выходите на сцену, у вас часто бывает достаточно обреченный вид...

– Бывает иногда. Но я пытаюсь с этим бороться. Часто накатывает состояние, когда непонятно: зачем я здесь, что я здесь делаю? Образ Ипполита такой (смеется). Есть люди, которые могут создавать определенную атмосферу, в том числе и на сцене, в определенном радиусе своего действияя

– Вы себя к таковым причисляете?

– Иногда я могу это делать. Но для этого должно быть какое-то легкое ощущение жизни, без напряжения. А когда я не чувствую этого, то я стараюсь как-то самоустраниться, чтобы никто не страдал от моего самоощущения.

– Находясь на сцене, да еще в роли солиста, это не так-то просто.

– Да, поэтому на концерте я стараюсь свести к минимуму свои функции. Вообще, если бы на сцене меня посадили бы в какую-нибудь кабину или транслировали бы из какого-нибудь другого места, это было бы идеально. Я концерт воспринимаю как общественную нагрузку.

Об интуиции

– За последние 5 лет ваша творческая жизнь выделывает лихие зигзаги. Вы экспериментируете со стилями и жанрами. Чем руководствуетесь вы в принятии таких решений – логикой или полагаетесь на интуицию?

– Мне хотелось бы развивать в себе такую, так сказать, женскую способность, как интуиция. Но если женщинам это дано от природы, то мужчине приходится в себе развивать, выращивать это качество.

О разнице между конвейером и азартом

– Почему так быстро вы бросали все едва нарисовавшиеся затеи – альянс с «Deadушками», программу «Бибигония»?

– Сам по себе эксперимент ведь и заключался в том, чтобы сделать это один раз, и все. Я сторонник одноразовых проектов, а не конвейеров.

– Вы производите впечатление замкнутого человека. Насколько это так, любите ли вы одиночество?

– Поскольку я человек инертный, но впадающий в крайности, то я либо замкнутый, либо открытый. С большим трудом прихожу в равновесие. Может быть, потому, что я вдолбил себе, что я Весы и, значит, в каком-то перфекционистском смысле должен добиваться равновесия. Но в целом – если я чувствую, что неуместен со своей откровенностью и открытостью, то просто ухожу.

– Вы азартный человек?

– В целом, думаю, нет. Но я могу увлекаться. Если мне что-то интересно, могу заниматься этим делом без сна, без еды.

– Это касается и работы над альбомами? Вот последнего, например, «Имя рек»?

– Для этого альбома я писал изначально очень много материала. А потом включил внутреннюю цензуру и стал отбрасывать все, что имело ненужный, эпатажный, менторский характер. В других альбомах я позволял себе больше спонтанного. А вообще процесс написания материала происходит у меня постоянно. И тексты создаются без музыки, и музыка без слов, и все вместе. А потом я отбираю тот материал, который у меня уже готов. И, как правило, на этом этапе рождаются новые идеи.

О целесообразности памятников

– Испытываете ли вы к себе такое же повышенное внимание фанатов, как и во времена «Наутилуса»? Телефоны обрывают?

– Если брутально выражаться, то психов стало меньше. И я этому очень рад. Есть люди, которые звонят по делу и уместно, но есть те, которые просто досаждают, им доставляет удовольствие трепать нервы близким, родственникам. Но это паранойя уже!

– Таких много было вокруг вас?

– С этим нужно смириться. Но при этом стоит ограждать себя от них. Это такая разновидность паразитов, которые скапливаются вокруг определенных мест. У них нюх, из кого можно пососать.

– По образованию вы архитектор, поэтому вопрос специальный. Многие фанаты вас любят. Если бы они задались целью поставить вам памятник при жизни, каким бы вы хотели его видеть, из какого материала?

– О нет, это абсурд! С точки зрения градостроительства – я жесткий противник таких вещей (смеется). Все должно быть целесообразно.

О молодости

– Вернемся к музыке... Все были очень удивлены, что на юбилей «Наутилуса» в Москве не собралась группа...

– Поскольку я и не хотел собирать группу, считая это профанацией, то и никакого юбилея не планировалось. Это была идея организаторов – сделать грандиозное шоу. И я купился, пошел по пути ублажения меркантильных интересов коллектива и своих. Хотя, по сути, я был против этой тупой идеи – завлекать публику под вывеской сбора группы. Да и юбилей какой-то фиктивный – некто посчитал, что группа существует 20 лет, но этого толком никто не знает. Неубедительное мероприятие.

– Какой этап существования «Наутилуса» был для вас самым интересным?

– Самый первый. Не тот, конечно, который в институте был, на уровне художественной самодеятельности, а этап псевдоновой волны в 1985–1987-х – мне он нравился. Все делалось с энтузиазмом, без обязательств. То, что мы делали, было спасением от снивелированной серой действительности, которая висела над головами.

– А кто придумал в середине 80-х вам военный имидж – с орденами, с галифе?

– По сути, это была имитация глэм-рокеров, которые популяризировали новую волну на Западе. То есть мы видели, что это такой псевдоромантизм – всклокоченные «дюран-дюрановские» волосы, средневековый или военный антураж: ордена, сапоги. А изначально, в более ранний период, на концертах мы были похожи на таких карибских пиратов – покупали какие-то тряпки, красили их в тазиках, страшное было зрелище... Потом это выродилось в эстетику милитари, потому что мы захотели быть более сдержанными, менее веселыми. Пошел период выработки идеологии.

– И вновь костюмы создавали сами?

– Да, ботфорты в ТЮЗе, помню, взяли, галифе перекрашивали из обычных. То есть все подручные средства использовали.

– А ваш знаменитый орден как тогда возник?

– Его кто-то из брошки сделал. Потом уже нам всю эту бижутерию просто дарили.

– В 87-м году выступление «Наутилуса Помпилиуса» на знаменитом рок-фестивале в Подольске произвело настоящий фурор. Чем запомнилось вам это событие?

– Самым большим событием в Подольске для нас было выстоять там очередь в винный магазин. Оказалось, что это более значительное событие, чем сам фестиваль.

– Но там же случился казус. После триумфального выступления «Наутилуса» вы вышли на сцену вместе с Настей Полевой. Правда ли, что вас тогда закидали яблоками?

– Ну, что-то такое было. Это из серии предвзятого отношения публики к исполнителю. Это даже не курьез, это вообще такая вещь неприятная. Сразу начинаешь делать определенные выводы. Предвзятое отношение – это вообще плохо, не должно быть такого. Нужно все-таки в восприятии любого явления – музыкального или нет – от сердцевины идти, не довольствоваться поверхностным впечатлением.

– Вас это сильно тогда смутило?

– Нет, не сильно. Понятно же, что это все издержки производства такие. Но мне было очень обидно за Настю. Я вообще с трудом и болезненно переношу такое несправедливое отношение к людям, которых знаешь с хорошей стороны.

Об Алле Борисовне

– Правда ли, что во время записи альбома «Князь тишины» Алла Пугачева давала вам импровизированные уроки вокала прямо в студии?

– Альбом мы писали в ее студии, где Алла Борисовна была полноправной хозяйкой. И один раз зашла на студию, увидела, что мы пишемся, и стала Кальянову, звукорежиссеру, что-то там объяснять. Он, в качестве такого конвертора, что-то начал объяснять мне. А я мучился, как всегда, потому что у меня специальной подготовки нет, я пою на интуитивном уровне. И вот мне начали объяснять, как это сделать, не пыжась, не тужась, не корячась. Я, естественно, ничего не понял. И тогда она подошла к микрофону и начала демонстрировать. А Кальянов записал это все. И при окончательном сведении голос Пугачевой остался в записи, его можно услышать в песне «Доктор твоего тела». Вот, собственно, и все.

Если бы

– Если б можно было прожить лет 20 заново, что бы вы изменили в своей биографии?

– Я пытался ответить на этот вопрос и пришел к выводу, что это означает обречь себя на такие же 20 лет, что совершенно бессмысленно. Другого пути нет. Все, что ты хочешь изменить, – впереди. Движение возможно только в эту сторону.

Владимир Преображенский / Газета "Россiя", 11 cентября 2003 г.