Guitars Magazine

Первый концерт своего октябрьского турне по Великобритании Ричи Коцен отыграл в лондонском клубе Underworld, расположенном в самом центре богемного района Кэмден. Гримерка этого знаменитого клуба, в стенах которого лондонцам в свое время доводилось лицезреть многих из тех, кто позже обрел статус монстров стадионных аншлагов – от Smashing Pumpkins до Offspring – стала тем местом, где Коцен поделился с Guitars пояснительными замечаниями к новому альбому Peace Sign, а также взглядами на то, что важно, a что второстепенно в профессии каждого серьезного гитариста.

Атмосфера за кулисами Underworld на этот раз царит строгая, почти аскетическая. В первый раз за много лет эту гримерку можно видеть чисто убранной, а не заваленной сценической одеждой, коробочками с гримом, аэрозолями для волос и едой, как это здесь всегда бывает. Нет ни сумок, ни реквизита, ни термосов, ни бутылок с выпивкой. Вместо этого передо мной только сам Ричи, одетый в клеши и хипповую вышитую зеленую рубашку – в ней несколько часов спустя он выйдет на сцену.

Эта строгость и отказ от всего лишнего находят свое отражение и в том, как Коцен общается с журналистами. Kак он ведет себя во время интервью, порой напоминает и его подход к игре на гитаре – то, как он может изложить любую идею в нескольких коротких фразах, но в то же время способен развить любую тему дальше – так, как ему подсказывают в равной степени интуиция и логика.

«Для меня разница между игрой в качестве сольного артиста и игрой в группе точно такая же, как между домом и гостиницей», – начинает Ричи, после паузы начиная рассказывать более подробно: «Иногда в отеле неплохо остановиться. Там, допустим, есть бассейн и каждый день кто-то убирает, но, знаешь ли, у меня дома тоже есть бассейн, и с домом ничто на самом деле не сравнится. Нормальная ситуация для меня – это то, что я делаю сейчас. Пишу песни, пою и играю. Делая это, я счастлив. В группе играть весело, но, как показал опыт, не все время. На какой-то стадии настал момент, когда я решил, что пора возвращаться домой. Что я и сделал, начав записывать свои собственные альбомы. Это то, что мне нравится, это то, кто я есть».

Качество нового альбома, конечно, целиком оправдывает такой взгляд на вещи. Тщательно продуманный релиз со множеством тонко выверенных композиционных и инструментальных нюансов, раскрывает суть Коцена-композитора, в то же время оставляя место для спонтанных гитарных экстраполяций, при всем при этом умудряясь исследовать глубоко личные эмоциональные состояния, погружаясь в чувства, по серьезности и глубине не находящие себе равных ни на одном из его предыдущих альбомов. Продолжаясь в ключе коценовского фирменного плавильного котла стилей конца 60-х – начала 70-х, он, с одной стороны, продолжает брать за основу традицию, а с другой – пропускает фанк, блюз, соул и классический рок через призму уникального вИдения самого Ричи.

Благодаря этому видению и возникает элегантно выдержанная атмосфера этого альбома, атмосфера, которую создать может только Коцен. Сквозь идеально продуманные музыкальные формы и стройные, изящные манипуляции традиционными композиционными элементами слышится то самое особое чувство тоски и порыва – поэтичное и тревожное, глубоко эмоциональное глубоководное течение, которому Коцен всегда был обязан лучшими своими моментами – как в игре на гитаре, так и своих вокальных партиях.

Его фирменная комбинация виртуозных гитарных соло и голоса, который может пройти диапазон от дискантного дрожания до грубых низов, заставляет такие трэки, как «My Messiah» попасть в самое яблочко. Плюс, конечно, все они основаны на прекрасных мелодиях. В конце концов, разве могут существовать великолепные гитарные соло в отрыве от великолепных песен? Что касается стиля и жанра, «Peace Sign» не сильно отличается от всех тех альбомов, которые Коцен стал выпускать начиная с «Mother Heads Family Reunion» в 1994 году, альбома, который он до сих пор называет своей первой настоящей работой, на которой он наконец-то нашел свой собственный голос. Но по сравнению с предыдущим студийным альбомом 2007 года, «Go Faster», его фирменная смесь фанка, блюза и классического рока идет дальше, устремляясь не только в стилистическую ширину, но и в эмоциональную глубину. На основных треках – «Paying Dues» и «Your Entertainer» – легкое парение его гитарных партий почти касается дна тех глубин, которые он затронул на альбоме джазмена Стэнли Кларка 1999 года «Vertu», демонстрируя, что у Коцена в резерве всегда были вещи более серьезные и глубокие, чем виртуозная техника и талант к написанию безупречных песен.

Интересуясь тем, как он сам видит свой новый опус, я начинаю нашу беседу с вопросов о новом диске.

***

Достаточно ли времени прошло после выхода твоего нового альбома для того, чтобы ты начал рассматривать его объективно, или ты до сих пор сильно привязан к нему?

Для меня он все еще свеж, и я до сих пор не привык к нему. Не привык, потому что он только что вышел. Я не из тех, кто по многу раз переслушивает свой материал. Я до сих про разучиваю эти песни – возвращаюсь к ним и пытаюсь вспомнить, как и что я там делал. Так что в этом отношении он для меня все еще свеж.

Ты доволен тем, каким получился этот альбом?

Да, доволен. Это интересно, потому что я из тех людей, которые все время думают, что их последняя работа – самая интересная и самая лучшая. И мне кажется, что это хорошо, потому что это значит, что я не застреваю в прошлом. Я не ностальгирую по своим старым альбомам. Мне всегда интереснее думать о том, что я сделал только что. Когда я выпустил «Into the Black», я думал, что это была моя лучшая пластинка из всех, когда-либо мной записанных. А теперь, когда вышел «Peace Sign», мне тоже кажется, что это мой лучший альбом. Так что мне кажется, что до тех пор, пока у меня появляются такие чувства, я продолжаю делать что-то правильно.

Мне еще показалось, что от этого альбома пахнет Вудстоком...

Kaким?

Первым, который был в 1969 году. Такие трэки, как «Long Way from Home», мне показалось, несут в себе эту атмосферу. Это ты таким образом отмечаешь сороковую годовщину Вудстока или такого типа энергия всегда с тобой? Понимаю, какую параллель ты проводишь, и мне она нравится, я согласен, все правильно. Но еще в 1994 году я выпустил пластинку под названием «Mother Heads Family Reunion»... Твой четвертый альбом, конечно.

И во многом, несмотря на то что, как ты говоришь, это был мой четвертый релиз, это был мой первый альбом, на котором я наконец-то почувствовал себя комфортно, стал самим собой. Мой первый альбом был инструментальным, мне тогда было 18 лет, на следующем альбоме я начал петь... А к тому времени мне уже было 24, я уже несколько лет жил один, понабрался жизненного опыта, и эта пластинка стала началом моего пути. И через эту пластинку и через все последующие проходит одна нить, этот самый саунд, о котором ты говоришь. Корни всего этого уходят в тот факт, что когда я рос, я слушал много разной музыки: музыкантов эры Вудстока, Хендрикса, Дженис Джоплин, «Роллинг Стоунз». У моей мамы были все эти пластинки, я ходил на их концерты, когда они приезжали в Америку, когда они были еще молодыми, когда материал у них был свежий, захватывающий, волнующий. Так что, когда я рос, все эти пластинки звучали у нас дома. А с другой стороны, моему отцу нравился соул, и у него были пластинки Оттиса Реддинга, их он тоже крутил. Так что в том, что оказало на меня влияние, был выдержан баланс между роком того периода и соулом, который я люблю до сих пор.

А годы спустя ты сам отправился в турне с «Роллинг Стоунз», не так ли? Получил ли ты от турне с ними какой-то особый музыкальный опыт, было ли что-то, чего ты, допустим, не ожидал?

Это было очень интересно. Я никому не стал говорить, что я еду с ними в турне, пока не отыграл первый концерт. Я просто нервничал, боялся, что что- то случится и все сорвется. Даже когда я уже находился в самолете и летел в Японию, я все равно думал, что все еще может сорваться, поэтому решил, что лучше буду молчать. А после того как отыграл первый концерт, тогда сразу написал в своем блоге: «Я только что «грел» «Роллинг Стоунз» в Японии». И я был с ними в течение всего их японского турне. Три недели, пять концертов. Это были самые легкие концерты, которые мне доводилось играть за всю мою жизнь. Саунд-чек и все остальное шло как по маслу. У них все работает, как хорошо отрегулированная машина. Я захожу – все готово, они прекрасно со мной обращались, их команда... Со многими парнями из их команды я был знаком уже несколько лет, так что там были знакомые лица, и я моментально почувствовал себя в своей тарелке. И, конечно, когда Роллинги играли, это было потрясающе. Во время последнего концерта я сидел за усилителем Кита Ричардса, и мне казалось, что звук доносится до меня из глубин вселенной. Я слушал, как он играет на гитаре, а усилитель был рядом со мной, я мог его потрогать. Оpen-back кабинет Fender, звук потрясающий. Это был великолепный опыт. Я познакомился с ними, и они оказались теплыми, замечательными людьми, я великолепно провел время.

Ставил ли ты перед собой сложные технические задачи на этом альбоме? Есть ли на нем какие-то гитарные партии, которые ты должен был разучивать перед тем, как записать их в студии?

Давай я расскажу, как я вообще играю. Фаза разучивания партий наступает потом. Другими словами, когда я в студии, я делаю все спонтанно. Я, например, могу сыграть какую-то фишку, которую я слышу в голове. Слышу ее и тут же играю. Если с первого раза у меня не выходит все идеально, то в студии можно делать сколько угодно попыток. И я тоже этим пользуюсь, как и все остальные музыканты. Но в чем я отличаюсь от остальных, так это в том, что я не репетирую ничего заранее, я все создаю спонтанно, прямо на месте. Потому что мне нравится быть спонтанным, реагировать тут же, моментально.

Это составляющая часть вдохновения. А когда я это уже записал, я прослушиваю это, и иногда говорю: «Что это я здесь играю?». Часто сижу, слушаю и думаю: «Ого, как я это сделал? О, помню-помню!». И тогда я уже должен репетировать, чтобы мои пальцы запомнили, как это делается. Так что это происходит задом наперед почти что. Приходится возвращаться, разучивать и репетировать уже после того, как все записано.

А как ты поддерживаешь свою технику в форме? Приходится ли заниматься каждый день?

Нет. Нет, потому что я не мыслю в рамках техники.

Я не из тех гитаристов, которые об этом думают. Я думаю о нотах, о мелодии и о музыке. И получается так – если я слышу что-то в своей голове и не могу это сыграть своими пальцами, то тогда я сажусь и разбираю это: «Я это слышу, так как же это сыграть?». Вот тогда я занимаюсь. Я играю на гитаре с семи лет, а сейчас мне 39, так что я играю уже долго. И я заметил, что дело не в занятиях, а в количестве времени, которое я провожу с инструментом в руках.

Это значит, что я могу не играть три дня, и когда я после этого беру в руки гитару и играю два часа подряд, я дохожу до уровня, где я могу сыграть абсолютно все, что хочу сыграть. Это как ездить на велосипеде. Я не собираюсь садиться и заново чему-то учиться, я просто должен опять с этим свыкнуться.

Меня никогда не привлекали занятия, меня привлекала музыка. Я садился и играл музыку, а если что-то не получалось, тогда я играл этот пассаж снова и снова,пока он у меня не начинал получаться. Но я никогда не садился и не думал: «ОК, время позаниматься». Потому что я никогда не хотел заниматься. Мне это было скучно. Я не хочу заниматься, я хочу играть.

Как ты считаешь – сильно ли изменилась профессия рок-гитариста с того времени, когда ты только начинал?

Да, она изменилась. Мое поколение гитаристов начинало с того, что мы сидели с пластинками, слушали их и пытались снять то, что на них звучало. И развивали свой слух. И если вам везло, то вам в руки попадал гитарный журнал, где были более-менее точные гитарные транскрипции, так что этим можно было пользоваться тоже. Потом начали появляться видеошколы. Но все равно упор был на то, чтобы сидеть и изучать свой инструмент. Нужно было учиться играть.

Сегодня создается впечатление, что так уж много времени этому посвящать не обязательно, а создавать музыку можно и без этого. Так что сейчас получается ситуация, в которой люди, которые по своей природе не являются музыкантами, могут создавать музыку. С помощью технологий. Можно сделать сэмпл того, что кто-то другой сыграл идеально много лет назад и сделать его частью чего-то другого. Можно наложить на это человеческую речь, можно наложить вопли, все, что угодно, и внезапно это становится творчеством. И это интересно, потому что можно таким образом увидеть новые стороны характеров людей, которые вовсе не обязательно являются по своей природе музыкантами, но для них это возможность выразить себя через творчество. Мне кажется, что это нормально.

Единственное, что плохо – это то, что сейчас осталось не так много музыкантов, таких музыкантов, как участники моей группы. Среди молодых таких людей не так уж и много. Когда я был пацаном и ходил в школу, парни, которые увлекались музыкой, играли на инструментах. А теперь парни, которые увлекаются музыкой, становятся диджеями или сидят со своими компьютерами и там что-то склеивают. Некоторые из них выпускают диски и зарабатывают на этом много денег, при этом не умея играть даже на барабанах. Барабаны они программируют, создают таким образом ритмы, но сами не смогут сыграть никакой ритм. Это интересно и странно. Но в каком-то отношении это хорошо, это позволяет взглянуть на вещи с другой стороны.

Все станет плохо, когда не станет больше парней, которые сами в состоянии играть эти ритмы. Но я не думаю, что до этого дойдет, потому что все время появляются новые люди, и до сих пор есть молодые музыканты, которые умеют играть. Но их теперь не так уж много.

Сказал бы ты, что требования по отношению к гитаристам сейчас менее жесткие, чем раньше?

Менее жесткие?

Или наоборот – они ужесточились?

А что ты имеешь в виду, когда говоришь «жесткие»?

Когда ты рос, твое поколение – то, что теперь называется пост-ванхаленовским поколением, к которому принадлежат и Мальмстин, и Вай – вы должны были...

Уметь играть?

...уметь играть виртуозно. Как ты думaешь – эти требования и по сей день остаются такими же?

Я не думаю, что эти требования когда-либо вообще существовали. Это была такая мода. И не все парни были виртуозами. Те, которых ты назвала – да. Но не все гитаристы, которых обычно называют вместе с ними – виртуозы. Другими словами, в игре на гитаре в роке появилась мода на исполнение безбашенных невозможных фишек. Если ты умеешь играть эти фишки, это вовсе не значит, что ты виртуоз, это просто значит, что ты можешь это делать. У виртуозов гораздо более широкий размах.

Стэнли Кларк – виртуоз. Я с ним играл. И поработав с ним, я понимаю, почему он виртуоз. Я понимаю, в чем разница. Есть и другие парни, которые великолепно что-то делают, и то, что они делают, имеет ценность, и они этого достигли постоянной работой. Это тоже важно. Но к музыке не имеет отношения. Не нужно быть виртуозом, чтобы затронуть человеческую душу.

Виртуоз может сыграть что-то, что какой-то человек даже и не заметит – имеется в виду тот парень, которого все называют виртуозом. А парень, который знает всего 5 или 6 аккордов, может написать песню, которая затронет тебя гораздо глубже.

Так что я не знаю, имеет ли все это какой-то смысл или нет. Единственное, в чем есть смысл – это в том, какая у тебя цель и что ты хочешь создать. Так что если хочешь играть Паганини, нужно владеть этой техникой. Нужно потратить на это время и развить у себя эту технику. Если хочешь играть песни Брюса Спрингстина, то это совсем другой путь, но не менее важный и не менее ценный. Тут нужно научиться черпать из своего жизненного опыта и на его основе создавать что-то простое с искренними, но в то же время интересными словами. Это талант точно такого же ранга, только фокус внимания тут на другом.

Для меня музыка всегда была чем-то, что связывает тебя с другими. Это не спорт. Музыканты не говорят: «Я у тебя выиграю». Я не собираюсь тебя побеждать своей игрой на гитаре и не буду играть быстрее, чем ты. Музыка – это когда ты создаешь что-то, из чего связь с людьми либо возникает, либо нет. И мне кажется, что в тот период времени, когда начали появляться все эти имена, такая точка зрения перестала иметь хождение. На какое-то время игра на гитаре стала спортом.

Все эти парни при этом старались переиграть друг друга, пытались играть быстрее и безумнее. Это была такая мода, и, как все моды, она исчезла. А остались пара ребят, которые играют настоящую музыку и до сих пор концертируют. Длинный ответ, да? (Смеется.)

Да... А если рассматривать природу этой моды – то, что двигало всеми этими молодыми людьми – как ты думаешь, связано ли это с желанием доминировать? С желанием быть на таком уровне, когда не остается ничего, что не было бы подвластно твоей технике? И в этом они видели суть художественной самореализации?

Нет, потому что мне не кажется, что эти музыканты хотели добиться этого. Мне кажется, что многие музыканты просто топтались на месте. Не было никого, кто бы мог достичь того, о чем ты говоришь. Другими словами, у каждого парня был свой стиль и своя фишка, что замечательно, но нет никого, кто бы мог играть в любом стиле – в любом стиле фламенко, и в то же самое время прекрасно играть блюз, и прекрасно играть классику, а потом кантри. Это невозможно. А если и возможно, то этот парень будет хорошо играть во всех этих стилях, но не будет в состоянии играть фламенко так, как это делает парень, который вырос в Южной Америке и который всю жизнь не играл ничего, кроме фламенко. Это невозможно, тут дело в культурных различиях.

Я так думаю, потому что никогда такого не видел. Парень, который великолепно играет рок-н-ролл, живет рок-н-ролльной жизнью. Он не занимается джазом. Он проводит время на улице, играет грязный забористый рок-н-ролл, и стиль жизни у него такой. Точно таким же образом парень, который играет джаз, вращается в джазовых кругах, тусуется с музыкантами, играющими на духовых инструментах.

Бывает, что люди пробуют и то, и это, но в конце концов находят тот стиль и саунд, с которым им комфортно, и этот стиль и саунд начинают определять то, кто они. Поэтому мы можем сказать: «Это звучит, как Хендрикс». Джими Хендрикс не умел играть во всех стилях, он играл музыку Джими Хендрикса, и это определяло то, кем он был. Я себя ни с кем не сравниваю, я играю свою музыку. Я играю на гитаре так, как я играю. И моя игра передает то, как я вижу и как я воспринимаю музыку, которая на меня повлияла. Я звучу лучше всего, когда играю то, что играет Ричи Коцен, и это я буду делать сегодня вечером. Тогда это получается у меня лучше всего. Не знаю, как это можно описать – рок, блюз, металл, мне все равно, как это называют. Вот такой у меня взгляд на эти вещи.

Как у тебя получается, с одной стороны, поддерживать в форме потрясающую технику, а с другой – быть еще и композитором?

Это просто дело времени. Другими словами, когда мне было 15, я не был таким уж хорошим композитором, все это было для меня ново, как и со всеми другими вещами, как, например, с ездой на велосипеде, таким вещам нужно учиться. Нужно учиться своему ремеслу. Мне это не казалось сложным, потому что кругом все это делали. Грэг Хоу, Пол Гилберт, Джейсон Бекер, все эти пост-ванхаленские парни выпускали свои альбомы, я их слушал, и думал: «Хорошо, эти парни это делают. Вот так играют такие парни, как я». Так что на раннем этапе, когда мне было 15, 16, 17, я концентрировался на гитаре. Я не пел, не писал настоящих песен, только играл на гитаре. Постоянно. За эти годы я развил физическую сторону дела, научился двигать пальцами.

А затем, после того, как я выпустил свой первый альбом, я начал думать: «Это все хорошо, но как- то скучно. Я это сделал, но повторять я это не хочу». И начал задумываться: «Зачем я вообще это делаю, что меня на это сподвигло? Музыка. Какую музыку я люблю? Я люблю Роллингов, «Битлз», Джими Хендрикса, Дженис Джоплин».

Я начал слушать их альбомы и писать песни. Начал писать песни, которые в чем-то были похожи на песни музыкантов, которые меня вдохновляли. На своем втором альбоме я уже пел. А дальше пошла естественная эволюция. Так что все началось в 18, когда я выпустил свой первый альбом, а теперь мне 38.

В течение двадцати лет не переставая я выпускал сольные альбомы. Теперь я – это я. У меня теперь свой стиль, но процесс этот занял 20 лет. У некоторых людей это получается моментально. А я до всего дошел гораздо медленнее. (Улыбается.)

Ты ощущаешь себя лучше, будучи сольным артистом, а не членом группы? Чувствуешь ли ты себя свободнее, менее стесненным?

Абсолютно так. Для меня разница между игрой в качестве сольного артиста и игрой в группе точно такая же, как между домом и гостиницей. Иногда в отеле неплохо остановиться. Там, допустим, есть бассейн и каждый день кто-то убирает, но, знаешь ли, у меня дома тоже есть бассейн, и с домом ничто на самом деле не сравнится.

Нормальная ситуация для меня – это то, что я делаю сейчас. Пишу песни, пою и играю. Делая это, я счастлив. Мне нравится играть с людьми, которые оживляют мою музыку на сцене, и это как раз то, что мы с этими парнями делаем.

В группе играть весело, но, как показал опыт, не все время. Я и был-то официально всего в трех группах за всю свою жизнь, и каждый раз наступал момент, когда я говорил: «Хорошо, а сейчас мне нужно домой». Понимаешь, о чем я? И после этого я начинал делать свои собственные альбомы. Это то, что мне нравится, это то, кто я есть.

Из всех трио в роке, кроме The Jimi Hendrix Experience, от кого ты получил самое большое вдохновение?

Я не знаю. Трудно сказать. Мне нравится Эрик Клэптон, мне нравится Cream. Я никогда не сидел и не слушал специально их альбомы, но слышу их по радио, и они звучат великолепно. Мне просто нравится формат трио. Мне в нем удобно, он дает тебе много свободы.

И, между прочим, я был как-то в турне с органистом, но мы никуда не ездили, а играли в Лос-Анджелесе, и он был частью нашей группы. И это тоже было неплохо, потому что мы с ним сыгрались. Формат трио вообще очень функционален. Если бы я не пел, у нас в группе было бы четыре человека, у нас был бы вокалист. Вот и разница между трио и не-трио.

Если это группа, как the Who или Led Zeppelin, то там есть вокалист, а если бы другие парни в группе могли так петь, его бы не было, и они были бы трио. Так что формат трио – это стандартная вещь в роке: гитара, бас и ударные. Плюс кто-то, кто поет – один из этих трех или дополнительный чувак. Так что у меня точно такой же формат.

У меня последний вопрос. Странный, но, надеюсь, ты не против.

Хорошо, посмотрим. (Смеется.)

Eсли бы ты мог получить ответ на любой вопрос во Вселенной, что бы ты спросил?

У меня нет никаких вопросов. Я думаю, что все ответы мне известны. У меня есть ответы на все, что ты только можешь себе вообразить. (Улыбается.)

Стив Вай сказал мне то же самое.

Да?

Вы с ним единственные музыканты, которые дали мне один и тот же ответ на этот вопрос.

Ну вот, я второй по счету. (Смеется.) Я не хочу углубляться в философию, но мне кажется, что раз я здесь, то на том, что я здесь имею, я и должен концентрироваться.

И мне кажется, что таким вот странным образом никаких ответов не существует. Мне кажется, что если люди зацикливаются и грузятся вопросами типа «Почему я не стал успешным? Почему я низкорослый? Почему я каланча? Почему я такой или сякой?», то они не живут полноценной жизнью. Ты – это ты, поэтому нужно делать все как можно лучше, делать что-то реальное и получать от этого удовольствие.

Мы же не знаем, что с нами будет. Но все мы окажемся в одном и том же месте. Когда ты мертв, ты мертв. Но я не спрашиваю себя постоянно: «Почему то, почему это?» Я доволен своей жизнью, живу в настоящем, наслаждаюсь каждым моментом. Вот как я смотрю на эти вещи.

Беседовала: Алиса Хэттон