korrespondent

- Алексей, ваш последний альбом «Не торопясь…» вышел в 2003 году, прошло уже десять лет…

- Да, с альбомами больше пока ничего не «рисуется». Мы живем в другой стране. Может, мы даже поумнели или повзрослели за это время, но лично я не ощущаю себя взрослым человеком. А вот то, что меня окружает, изменилось очень сильно.

- Что изменилось в России? Политика? Музыка?

- Мне не с кем разговаривать. Я больше не чувствую себя поэтом. Вот такая фигня.

- Вы уже все сказали?

- Я совершенно не понимаю, зачем и почему я это делал раньше.

- Тогда, когда вы начинали, русский рок был музыкой протеста…

- Черта с два! Я просто вел себя так, как мне было свойственно. Для того чтобы специально протестовать, надо записываться в герои. А на самом деле все было очень естественно. Просто я всегда был дураком и делал не то, что нужно, а то, что хочется. А думать научился годам к пятидесяти, но уже было поздно (смеется).

- Вы говорите, что вы больше не поэт и вообще не понимаете, зачем вы это раньше делали. А как же это сочетается с вашими концертами?

- Я очень хороший исполнитель.

- А не тяжело ли выступать, когда перестаешь понимать, зачем все это писалось?

- Наоборот, легче стало. Мне не надо переживать этот репертуар. Это просто те песни, которые я знаю. Их сочинил другой парень. Я их очень хорошо пою. Примерно так. Я так же мог бы петь песни Пола Маккартни или Олега Скрипки.

- Вы дружите с Олегом Скрипкой?

- Нет, он мне просто очень нравится. Чудесный музыкант. У него есть классные песни, и я мог бы их исполнить.

- Так, может, попробуете?

- Я попробую. Но не сегодня.

- Интересно, что бы из этого получилось. Мне кажется вы очень разные…

- Вообще-то люди все очень разные, мне так кажется. В этом и прикол…

- Вы в январе были в Испании. И как вам Испания?

- Ой, как хорошо быть туристом. Тем более что там вообще никакого кризиса нет. Такое впечатление, что нет безработицы, потому что днем на улицах пусто. Все испанцы на работе.

- А как же сиеста?

- В одиннадцать утра они идут пить коньяк. А в восемь утра они пьют водку.

- Испанцы пьют водку в восемь утра…

- Да. За завтраком. Если рано встать и пойти в бар, то можно наблюдать, как испанцы берут омлетик и рюмочку водочки. До одиннадцати терпят, потом пьют коньяк. За обедом пьют красное вино. Я у них на работе не был, может они и во время работы что-нибудь попивают. Это, конечно, другая планета. У них совершенно другая культура. Они еще более расслабленные, чем итальянцы.

- Вам нравится Италия?

- Да. Я еще и Англию люблю. Мне и Украина очень нравится.

- И чем же нравится Украина?

- Это почти Италия.

- По темпераменту?

- И по темпераменту, и по климату.

- По климату??? У нас же холодно!

- Это ничего! Приезжайте к нам в Норильск (смеется). По крайней мере, отсюда ближе до Рима примерно на тысячу километров.

- И на тысячу километров дальше от Норильска. Согласна, это греет. Вы сказали, что больше не считаете себя поэтом, тогда кем вы себя ощущаете? Чего бы вы хотели?

- Лен, столько всего хочется.… Столько всего утрачено…

- Ну а если представить, что впереди еще лет двести?

- Я как раз сегодня прочитал на вашей странице в Фейсбуке про то, как 256 лет прожил этот черт Ли Циньюнь (китайский целитель и мастер боевых искусств, умер в 1933 году – Е.Р.). 24 жены!!!! Вот это выдержка! Вот это характер! Вот это мужик! У меня нет таких знакомых. Чего-то такого неистового захотеть.… Ну, это можно придумать. Можно на Луну захотеть. Все равно никуда не денешься от самоуверенности, самомнения. Все равно кажется, что сейчас я точно знаю, что дальше делать. Потом, когда получаешь тейблом по фейсу, думаешь: «Батюшки, вовсе не такой я умный, как мне казалось».

Нет рецептов. Есть армейская иллюзия, что есть паханы и шестерки. Мой пахан самый лучший, и я самая лучшая его шестерка. Это классная позиция. Потому что не надо думать. До поры до времени это удобно. Мне, в свое время, наверное, не хватило этого комсомольства. Так что в какой-то момент я передумал быть шестеркой у кого бы то ни было. Я не скажу, что я какой-то отважный герой. Просто в каждый момент нужно принимать решения. Нет готовых решений. Хотя, есть - заходишь в интернет и заказываешь билет в Испанию (смеется). Это шаблончики, которые упрощают жизнь. А давайте повернем другим бочком. Мы живем в обществе. Это договорная система. Нам приходится знать очень много штампиков. Если я галантно открываю перед вами дверь, Лена, вы мне приятно улыбаетесь, но точно так же распахивая дверь перед американской суфражисткой, я могу получить в глаз. Надо знать наперед многие вещи. Поэтому принято учить иностранные языки, знать правила этикета и уважать чужие законы. Когда нам, советским школьникам, раздали загранпаспорта, жизнь немного усложнилась. Потому что оказалось, что не мы самые лучшие (смеется). Неожиданно выяснилось, что никто не обещал никому коммунизма, кроме нас...

- Во времена СССР вы увлекались восточной философией…

- Для этого надо было родиться в 1952 году. Видимо это была необходимая отдушина. Нужна была какая-то инъекция в мозги, чтобы не зацикливаться на марксизме. Ведь марксизм - это очередная ересь. Так что нужно было поменять проекцию. Это теперь я уже думаю, что эти образованнейшие, умнейшие люди - марксисты – по-своему говорили о справедливости. Но об этом говорят все учения, хотя каждый раз не выходит ничего хорошего.

- Потому что учениями манипулируют.

- Вот именно! Можно и от имени дзен-буддизма устроить что-нибудь очень тоталитарное.

- А когда вам говорят, что название вашей группы ассоциируется с христианством, у вас не возникает ощущение того, что это неспроста, знак свыше?

- Нет. У меня ни одна жилочка не дрогнет по этому поводу. Это все игры ума. Это все фигульки на рогульке. Рок-музыка - это смешно, это дурачество.

Как любое скоморошество, это может намекать на что-то серьезное, но никакой миссионерской деятельностью я никогда не занимался и не собираюсь.

- А как насчет заявлений, что к кому-то через тексты ваших песен обращается сам Иисус Христос.

- Лен, я не знаю. Потому что тексты, которые я когда-то сочинял, совершенно безответственные. Вера – она же, как любовь. Это надо делать все время. Это работа. Записаться в верующие невозможно. Однажды записался, и теперь ты верующий – фигушки. Надо трудиться, трудиться и трудиться. Так же и в любви: если попробуешь любить человека, его надо все время любить. Бывает, он такие коленца выкидывает, а его надо любить.

- Ну, и еще один вопрос в продолжение темы. Вам не кажется, что РПЦ и власть в России сегодня как-то слишком плотно слились?

- Давайте отсчитаем лет на семьсот назад и посмотрим, что было. Примерно то же самое. Это очень грязные игры. То, что говорил Иисус, совершенно не имеет отношения к вот этим вот манипуляциям массовым сознанием. Так же как и Мухаммед, и все остальные. Это были визионеры. В меру чокнутые люди, которые хотели свой внутренний мир привести в соответствие с Божьим миром. В свое время это было, конечно, колоссальное откровение, потому что именно авраамические религии имеют дело с живым Богом. Но император Константин все это очень хорошо пристроил к политике. Потом из этого было сделано очень много интересных штуковин. Таких, как Ватикан. Или: «Москва -третий Рим, а четвертому не бывать». Это ахинея на постном масле. А бороться с этим многие пытались. Но это заканчивается очень плохо для борцов. Иисус, кстати, первым и пострадал.

- Т.е. получается, что раньше веру в подвалы загоняли коммунисты, а теперь гонения в России может устроить уже само православное духовенство?

- Это новая идеология. Потому что у тех ребят, что сейчас у власти, не очень хорошо получается манипулировать массовым сознанием. Я не очень понимаю, зачем это им нужно. Но поскольку они люди темные, по-настоящему черные, их энергия идет совсем снизу. Поэтому и их идеология не мозгами делается, а рачком, от страха. Причем, насколько я соображаю, это совершенно необязательно. Но они все равно это делают. Причем, век от века. Вместо того чтобы руководить «семьей», они придумывают какую-то надстройку. Чтобы не руководить «семьей», а грабить население. Мы все это знаем, нам это не нравится, но мы с этим сделать ничего не можем.

- Но, судя по тем же маршам несогласных, авторитет власти в России несколько пошатнулся, …

- А авторитета, может, и не было. Может, мы просто взрослеем, и это у нас меняется восприятие. Когда мне было восемнадцать лет, меня было очень легко дернуть убирать картошку на комсомольском задоре. Если отбросить все эти галлюцинации, шоры, мы все очень хорошо знаем, как нам жить. Мы очень умные, мы умелые, мы почти все можем. Но каждый сам, по отдельности.

- А вы лично знаете, как вам жить?

- Да. Решения принимаются каждую секунду. Вот и все.

- Алексей, у вас были не самые простые отношения с советской властью. Восточная философия выручала?

- Я просто нормальный парень, больше меня ничего не выручало.

- Однако, когда вы в 83-м 9 месяцев сидели в Бутырской тюрьме по обвинению в частном предпринимательстве, то медитировали и даже научились отрываться от пола.

- О-о-о-о-! Это было клево. Для этого надо оказаться в одиночной камере на несколько суток. Это было очень странное место: сначала я шел за грибами, потом они за мной…

- Так вы умеете левитировать?

- Конечно. А вы что, не умеете? Ведь на самом деле это легко. Надо только оказаться в одиночной камере. На третьи сутки оторветесь от пола. По полу движется солнечный зайчик, наблюдайте за ним и отбросьте все остальное. А потом просто исчезает гравитация. Превращаешься в чистый разум. Но следом за этим нужно понять, что твое тело - это сплошные достоинства. Эта прекрасная тушка - самое лучшее, что у тебя есть. Ведь наверх принимают очень подготовленные души. Нам, дуракам, здесь лучше. Это кайф. Там, за пределами нет кайфа, нет понятия радости, удовольствия…

- А что же там есть?

- Я не знаю. Я только одной бровинкой попал туда. Но меня вернули пинками.

- Благодаря восточной философии вы стали человеком спокойным, неторопливым, но вас все же тянет на сцену?

- Разумеется. Если меня окончательно просветлит, то мне никакая гитара уже не будет нужна.

- А откуда еще берется искра, когда уже наизусть знаешь все песни, когда восторг публики становится привычным?

- Азарт, Лена, азарт. Я всю жизнь был артистом. Я же еще совсем маленьким, когда ни хрена про себя не знал, уже пел.

А сейчас я просто знаю очень много слов и что-то о себе воображаю. Но на самом деле, я, когда на сцене, то по-прежнему волнуюсь. Мне страшно, когда я на сцене.

- Вы до сих пор боитесь выходить на сцену???

- Да, когда я выхожу на сцену, я не совсем в себе уверен.

- Это с вашим-то именем, статусом и опытом?

- Ну, выхожу я с эдаким статусом и что?

- Но ведь даже если где-то будет что-то не так, уже ведь никто не заметит?

- Это правильно, вы умница. Но я до сих пор, еще не достиг этих крайних звездных высот. Мне все-таки проще быть реальным пацаном. Очень интересно, что происходит в башке, когда – «Я звезда!»… Это же диво дивное. Артист еще от горшка два вершка, а уже Навуходоносор, владычица морская и все такое.

- Говорят, что вы сейчас изучаете историю России?

- Присматриваюсь.

- Пытаетесь понять, откуда ноги растут?

- Лен, чем дальше, тем хуже. Читаю Салтыкова-Щедрина. Написано про нас. Это мы. Вот такие вот. Изменились только фасоны, а внутреннее содержание то же самое. Страшное, непонятное, темное, тупое, покорное и злое. Очень страшно. Это можно описать словами, и от этого еще страшнее. Мне по темпераменту ближе Чехов, но его мне читать еще больнее. Салтыкова-Щедрина я читаю как Льва Толстого. А Чехов, как ровесник мне. Мне просто больно.

- А что должно произойти, чтобы изменилась советская ментальность?

- Нам всем надо поехать в Испанию (смеется). Не знаю, но как-то будет. Ведь не было еще ни разу, чтобы никак не было. Как-нибудь да было. У нас очень много интересных людей, никакой Джон Леннон не сравнится.

- И это говорит битломан? И кто же сейчас в России круче Леннона?

- Дело не в крутизне. Но есть ребята поинтереснее. Хотя бы Юрка Шевчук. Я пытаюсь учить английский язык и вижу, что Джон Леннон - очень темпераментный неуч. В отличие от Юры Шевчука, который интеллигентнейший человек, мудрец и мыслитель.

Пол Маккартни - весьма буржуазный субъект. Несмотря на свою тонкость и музыкальность. Но он, в отличие от Шевчука, не светоч. А Юрка взял на себя эту миссионерскую деятельность и тянет, тянет и тянет изо всех своих Юркиных сил. А что касается Джона, то я действительно его поклонник. Он интересный, он прикольный. Они вообще все прикольные. Так вышло, и нам страшно повезло. Потому что групп было очень много, и было много невероятно талантливых и потрясающих исполнителей. Но эти были самые смешные.

- Была эпоха битлов, а какая эпоха сейчас? Да и есть ли эпоха?

- Музыка была чем-то великим, чем-то невероятным в послевоенном времени. В 60-е годы все танцевали твист.

Такого не было никогда и уже не будет. Это не может продолжаться бесконечно. Музыка не может быть постоянным фетишем. Музыка стала попсой. Откуда она вышла, туда она и вернулась. Виниловые пластинки, кассеты, потом МР 3, уже многое растиражировано. Та же фотография - уже не чудо. Чудо - это мастерство художника: того, кто дерзает писать масляными красками, или выступать живьем, выходить с гитарой и общаться с людьми, хорошо петь и играть. Это клево и этому надо учиться. А вообще при помощи компьютера сейчас можно и оперу сочинить, и картину нарисовать. Мне было за тридцать, когда я наконец-то «услышал», прочувствовал классическую академическую музыку.

Это невероятное ремесло. Какие шедевры из этого выходят! Точно так же, когда мне было двадцать лет, я вдруг услышал турецкую музыку. Раньше для меня это было что-то ишачье, а потом вдруг я просек, что все это очень эмоционально и интересно. И пошло – турецкая, арабская, индийская музыка. Мы можем оказаться без книг, как у Брэдбери – раз, и нет. Но, нам все равно будет, что рассказать друг другу. И музыка родится заново. Знаете, Лена, мой дедушка Мугбиль Гасанович работал переводчиком в Наркоминделе. Однажды приехали японцы, а с ними не было переводчика. Мугбиль Гасанович говорит: «Пусть они поговорят полчасика, я пойму». Через полчаса он начал переводить. А он был переводчиком с персидского, азербайджанского, турецкого, английского и немецкого. Там (показывает вверх) уже все есть, мы ничего не придумали. Просто мы очень коллективные. Поэтому музыка для нас так важна, как и язык, и культура. Это то, благодаря чему мы это мы. Мы можем о чем-то трепаться. Мы можем что-то придумывать. Но это все над нами. Это все уже есть.

- Музыканты могут обходиться и без языка. Достаточно начать играть, чтобы вы уже друг друга поняли, даже если говорите на разных языках?

- Да, это верно.

- За счет этого вам намного проще жить, чем остальным?

- Ну, что значит проще? Лен, если есть интерес, мы договоримся. Я не знаю языков, но я спокойно выхожу на улицу, где угодно. Дайте мне немного времени, я обнаглею и договорюсь. Я найду, где купить, узнаю, сколько стоит, как добраться и так далее.

- Что, и в России спокойно выходите на улицу? А как же назойливость фанатов?

- Это моей супруге очень нравится, когда мы бредем по Италии, и вдруг набрасываются с автографами. Моя Лорочка в полном восторге. Но я не настолько популярен, чтобы они мне надоедали. Я спокойно езжу в метро. Знаете, мы с Женькой Маргулисом ходили по московским пивным лет пятнадцать назад.

К нему пристают, а ко мне нет. Он говорит: «Теперь ты понимаешь, что я не могу выходить на улицу просто так?» А вот у меня никаких проблем. Может, еще не заслужил такого внимания…

- У вас в роду кто-нибудь был музыкантом? Или только переводчики?

- В семье все пели. Дед Романов, например. У него, как положено, происхождение пролетарское...

- Странно, фамилия Романов не совсем ассоциируется с пролетариатом…

- Да, но тем не менее, концы все спрятаны. Прадед Александр Петрович Романов… Судя по фотографиям, то ли они брали одежду напрокат, то ли действительно были аристократами (смеется). А Николай Александрович Романов, кроме того, что был прекрасный спортсмен, брал музыкальный инструмент и тут же на нем играл. Со стороны матери азербайджанские предки. Там вообще все были артисты. Мамина сестра - колоратурное сопрано. Музыка всегда была в доме. Но у меня не было никакой музыкальной школы. Я был обычный московский школьник. Родители работали, и я был предоставлен сам себе. Мы с мальчишками воровали морковь на колхозных полях, а потом всех накрыло. Все до единого стали битломанами.

Мы были совсем еще маленькие. Был железный занавес, и было очень любопытно поймать что-нибудь на коротких волнах. Рок-н-ролл был тем, что тогда было нужно. Это же была идеологическая диверсия, в том числе и для Америки. Было глобальное помешательство.

- А вам не кажется, что интернет несколько отдаляет людей друг от друга, общение сводится к лайкам и перепостам?

- Мне когда-то было девятнадцать лет. Не было никакого интернета. Но у меня не было много друзей. Были приятели, подружки, с которыми мы виделись каждый день в институте. Потом начали обзаводиться семьями и немного отдаляться друг от друга. Я пошел в почтовый ящик на работу архитектором. Мы могли по полчаса трепаться по телефону с приятелем прямо на работе. Сейчас этого нет. Все немного по-другому. С родными и близкими людьми мы точно так же недостаточно ласковы и внимательны, как и прежде. А интернет это классный инструмент.

- Но он затягивает, садишься в тот же фейсбук и не можешь вылезти.

- Значит, есть время. А это значит, что мы очень хорошо живем. Нам не надо это время тратить на добывание пищи. А, значит, грех роптать.

- Вообще, музыкантам интернет дает массу преимуществ. С одной стороны вам стало невыгодно выпускать альбомы, но зато у вас есть YouTube, куда вы всегда можете выложить свое видео и музыку.

- Сварганить все это дома, попросить приятеля, живущего где-нибудь в Нью-Йорке сыграть на гитаре, а потом это поставить в YouTube, без задней мысли, сколько нам за это заплатят. Нам это не надо, мы просто хотим похвастаться.

- Вы тщеславны?

- А как же иначе?

- А сразу так и не скажешь.

- Лен, это здоровое чувство. Это то, благодаря чему мы пытаемся друг другу нравиться. Художник всегда тщеславен.

- Ваш друг Евгений Маргулис, с которым вы ходили по московским пивным, коллекционирует музыкальные инструменты…

- У меня для этого квартира маловата. Я иногда даже думаю: «Зачем мне столько гитар»?

- И сколько же их у вас?

- Одиннадцать.

- А какая была первая?

- Мой папа сперва купил мне семирублевую гитару. Родители увлекались цыганщиной, романсами и мечтали, чтобы я аккомпанировал, а на пианино денег не было. Но я, изображая Элвиса Пресли, эту гитару уничтожил. Так что следующую я уже выпрашивал сам. Она была на полтора рубля дороже. Но она уже была мне нужна смертельно. Это был 1966 год.

- А откуда возникло гениальное название вашей первой группы «Ребята, которые начинают играть, когда полосатый гиппопотам пересекает реку Замбези»? Прямо Сальвадор Дали какой-то…

- С неба упало. Уже было поздно быть хиппи, но еще рано было быть панками. Поскольку студенты архитектурного института очень разумные люди, мы понимали, что занимаемся музыкальным шарлатанством. Поэтому и такое название. Помните Путешествие Гекльберри Финна у Марка Твена? Он путешествовал на плоту, и там были два урода, которые давали представления. Они, не дожидаясь окончания представления, собирали деньги, делали что-то непотребное на сцене и смывались. У нас было ощущение, что, занимаясь рок-н-роллом, мы делаем то же самое. Потом по-русски первыми запели Скоморохи с Градским, следом за ними Андрюшка Макаревич. И оказалось, что петь по-русски не стыдно.

До этого казалось, что русские стихи не кладутся в ритмику. В конце концов, дошло, что это авторская песня – поющие поэты. Кто-то лучше сочиняет, кто-то хуже. Есть внутренняя необходимость вот так вот повыпендриваться. Есть замечательный инструмент – гитара – который можно взять с собой хоть на луну. Нет гитары, дайте пианино, я сбацаю и на нем. Я музыкант, я разберусь.

- Вы перестали быть поэтом, но вам все еще нужно играть. Или есть что-то в поэтических загашниках, а мы просто об этом не знаем?

- Лен, поэзия - это высокое ремесло. Есть действительно чудесные поэты – Бродский, Кушнер. Я туда не полезу. Если меня прошибает чем-то поделиться, что-то рассказать, я сделаю. Я сочиню, поскольку еще обладаю некоторой техникой. Потому что давно этим интересуюсь, и могу из плохого стихотворения сделать хорошее. Но это должно идти из глубины душевной. У меня нет там такой бездонной пропасти, из которой лились бы прекрасные стихи. Зачем я буду выдавливать это из себя? Я делал тексты на заказ, на этом основании, я могу сказать, что я умею это делать, но мне это очень не нравится. Мне кажется, что любое художество - это волшебство. Я в какой-то момент остановился. Кто-то не остановился, кого-то прет по сей день. От кого-то я в восторге, а от кого-то нет. Есть люди моего возраста, есть постарше, которые пишут и пишут, и пишут, и пишут прекрасно, но никто их не знает…

- Елена Райман