medved-magazine

Со стороны отца у меня два старых казачьих рода – Шевчуки и Кузьменко. Они жили на границе Белоруссии, Украины и Польши, – мой прадед Иван служил на русско-польской границе. У них там в местной церкви был батюшка – большой оригинал: деда моего окрестил Сосфеном, а отца – Юлианом. Отсюда у меня такое малопроизносимое имя: Юрий Юлианович Шевчук.

Родословная

В конце 20-х годов семью Шевчуков сослали в Сибирь, в г. Канск, где они работали на лесоповале. А дед мой Сосфен был расстрелян там же в 37-м году, за то,что служил в царской армии. С материнской стороны мои предки – Ахмадеевы и Гареевы, казанские татары. Жили в Башкирии. Прадед был мулла, звали его Мударис. У меня даже сохранился наш семейный Коран. И эта часть семьи тоже пострадала во время сталинских репрессий, и прадед был расстрелян. С переездом на север связана такая семейная история: дед Акрам уехал туда устраиваться (из Сибири в Сибирь не сошлют). И пропал. Вестей от него не было почти год. И тогда бабушка Талига взяла дочь, четырех сыновей и поехала за ним, не имея ни малейшего представления, где его искать. Нашла-таки его на золотых приисках в Бодайбо. Стоят на улице, смотрят – мужик идет навстречу, подвыпивший. Оказался Акрам. Ну, она и заехала ему в челюсть, сказала: «Где ж тебя носит, шайтан?!» Вот так они и обосновались в суровом краю, где и выросла мама.

Она родилась в 1925 году. И я, честно говоря, не понимаю, откуда у нее, деревенской девочки, была такая тяга к образованию: она сама учила с пластинок оперные арии и прекрасно их пела, много читала, рисовала, играла в самодеятельном театре, а в школу ходила по тундре за 15 километров.

Сейчас мой отец, Юлиан Сосфенович Шевчук, живет в Уфе. В свое время, когда я уже поселился в Питере, папа с мамой, Фаниёй Акрамовной Гареевой-Шевчук, решили поделить обязанности. Папа остался с моей сестрой, Наташей, – она по специальности инженер-технолог. А мама приехала в Питер, – помогать мне.

Вообще, если честно, все, что связано с искусством, у меня от матери. Она замечательная художница, у нее выставки в Питере проходят, настоящая пушкинистка – многие произведения А.С. Пушкина и его современников знает наизусть. И с самого детства мама мне постоянно читала, занималась со мной живописью и музыкой. А папа хотел, чтобы я был инженером, потому что это занятие для настоящего мужчины. Но последнее слово осталось за матерью, которая, когда я только родился, сказала: он будет художником, хотя отцу это не нравилось. Он принципиальный, жесткий человек. Очень убежденный. Наши взгляды далеко не всегда совпадают, но не уважать его я не могу. Я раньше все спрашивал: «Папа, твоего отца расстрелял Сталин, как же ты можешь в него верить, любить его?» И он мне отвечал: «Не трогай, сын, Сталина, он не виноват! За Сталина, за Родину, мы кровь на войне проливали!» – вот такие убеждения у него, – искренние. И даже когда после войны он работал парторгом в Министерстве торговли Башкирской ССР, никогда не поступался принципами. Тогда джинсы было очень сложно достать, а мне так хотелось, но отец посылал меня со всей модой на х… Потому что принципы дороже всего. И жили мы всегда очень скромно. А к маминым увлечениям он всегда относился иронично. «Твое дело детей растить, а мое – хлеб доставать», – домостроевец настоящий. Я тоже должен был таким стать, но мама меня отвоевала.

Семья в полном составе, Уфа, 1960 г.

Война

Родители познакомились уже после войны. Отец ушел на фронт в восемнадцать лет после школы лейтенантов, которых тогда как блины пекли. Он воевал с 1942 года, закончил войну в Австрии, был ранен. Служил и танкистом, и в разведке, и комсоргом полка. Имеет боевые ордена и медали. Не могу сказать, что я много знаю про его фронтовую жизнь. Конечно, в детстве я его часто мучил, чтобы он рассказал, как «бил фашистов». И он травил байки, но исключительно смешные и непечатные. Пожалуй, самая приличная была про то, как он обменял запасную гимнастерку на круг технического маргарина. И они его съели. Без хлеба. Просто чистый маргарин. И вот едет товарняк с солдатами на фронт. Бабушки стоят, девушки платочками машут защитникам родины... а из всех вагонов торчат дрищущие солдатские зады. Вот такая история. Сейчас, конечно, по прошествии времени все уже обросло легендами и мифологией. Теперь папа рассказывает, как они вместе с Жуковым Берлин брали.

А после войны отец демобилизовался и вернулся на Север. Сначала на Енисей, а потом в Магаданскую область – работать по партийной линии. Там он с мамой и встретился. Мать тогда работала радисткой на полярных станциях, ее позывные «Фаина» знал весь Северный морской путь, ее узнавали по почерку. Во время войны она ходила на судах и была награждена орденом «Почетный полярник». У нее там выработался, можно сказать, вымерз и обветрился жесткий и сильный характер.

Хлеб с маслом

Хоть родился я и на Севере, все мое сознательное детство прошло на юге. Видимо, замотала родителей Колыма, и вот, когда мне было лет шесть, только началась хрущевская оттепель, и мы переехали на Кавказ, в Нальчик, где отец устроился работать – опять по партийной линии – на завод ИСКОЖ. В Нальчике я пошел в школу. Там мать сидела с нами, детьми, занималась хозяйством, а отец работал с утра до ночи. Но при этом не забывал и нас воспитывать. В выходные дни он рано вставал, сначала делал зарядку, напевая что-нибудь вроде «Я люблю тебя, жизнь», а потом будил нас. «Вставайте, сэр, вас ждут великие дела! Сегодня у нас генеральная уборка». И он заставлял нас выносить половики, мыть пол, посуду, – и все это с шутками-прибаутками, которые нас частенько задевали.

А дело-то было в Нальчике, вокруг гордые абреки – кабардинцы и балкарцы! Всю домашнюю работу у них должна делать женщина. Для мужчины это стыдно. А отец выносил и выбивал ковры прямо на глазах у старых горцев в папахах. У них даже разборки были из-за этого. Но отец всегда мог за себя постоять.

После генеральной уборки, по воскресеньям, мы отправлялись всей семьей в парк или в кино. И вечером – семейный ужин. Жили мы, с одной стороны, хорошо, например, отец был меломаном – и у нас был магнитофон. А телевизор появился еще в Магадане, и все соседи со своими табуретками приходили его смотреть. Но были и очень сложные, бедные периоды. Помню, как-то было совсем голодно, даже с хлебом перебои. И вот отец приносит буханку и подсолнечное масло. Налил масло в тарелку и говорит: «Вот, дети, самая вкусная еда. Макайте хлеб в масло, солите и ешьте». И так все это он вкусно и красиво описал, что мы так прожили три дня, на одном хлебе с подсолнухами.

Дедушка Акрам и бабушка Талига, благодаря которым семья выжила во время войны

Испытание

А потом мы переехали в Уфу. По инициативе матери, конечно, – ей хотелось обратно на Урал. Возможно, были иллюзии, что там будет проще жить... Но как бы то ни было, иллюзии пропали, а мы остались.

В Уфе отец опять устроился работать на какую-то партийную должность. Опять много работал. Но тоже нас не забывал. Помню, как-то выкроил время и повез нас в Москву и Ленинград. Он нам показывал столицы, а потом встречался со своими фронтовыми друзьями. И вот, чтобы мы не болтались без дела, заставлял нас каждый день вести дневники, записывать впечатления. Потому что отец в принципе не терпел безделья и все время повторял, что мы должны учиться и работать во славу Родины.

То есть, с одной стороны, папа был очень строгим и до глубины души патриотичным человеком, но идеологически он нас никогда не грузил. Не пытался навязать своих убеждений. А воспитывал исключительно морально-этические принципы, честность прежде всего. Потому что сам был честен почти патологически. Всегда говорил: «В нашей семье вранья никогда не было и не будет».

Я, конечно, несмотря на все усилия родителей, приносил много хлопот, пока рос. Хулиганил много, – папа с мамой намучились. Столько историй с этим связано. Приводов в милицию. Но отец и здесь меня воспитывал. Например, стою я как-то в подворотне со своими чуваками. Все волосатые, с сигаретами в зубах – обсуждаем новый альбом RollingStones. И тут папа с балкона кричит: «Юра, домой. Ты мне нужен». А я, даже не поворачиваясь: «Щааа...» (Вроде как «да ну его, старого хрена»). И продолжаю трепаться. И через некоторое время вижу, что у ребят вдруг лица побледнели и осунулись. Ну, я повернулся, а мне папа как залепит, сигарету по зубам размазал... Сейчас я понимаю, что он, конечно, прав был.

В другой раз я капитана милиции побил немножко, а он осерчал. Сижу в КПЗ, уголовнички вокруг уже мой срок обсуждают. И тут открывается дверь, меня выводят. В кабинете сидит бледный отец. И милиционер говорит: «Ну что, сынок. Вот твой отец – фронтовик, герой. Ради него мы тебе поблажку дадим». Дело закрыли. Если бы отец тогда не пришел, не попросил, хотя ему это сложно было, неизвестно, как бы моя судьба могла сложиться. Так что для родителей мое взросление было нелегким испытанием. И для отца, и для мамы. Она, кстати, тоже, несмотря на свою тонкость и интеллигентность, могла быть очень жесткой. Когда меня выгнали из института за плохое поведение, я уже неплохо играл на гитаре – собрался ехать в Сочи, выступать на дискотеках. И вот я уже пакую вещи, и тут подходит мама. Смотрит на меня пристально и говорит: «Нет, сынок. Не поедешь ты в Сочи. А поедешь на Колыму – грузчиком работать». И отправила меня действительно работать докером. Я там навигацию отпахал, по двенадцать часов таскал ящики, вира да майна. Я теперь ей за это очень благодарен. А то так бы и сгинул в сочинских кабаках.

С мамой в Магадане, 1957 г.; перед уходом в армию, 1 ноября 1976 г. (8 ноября Юрия демобилизовали из-за плохого зрения)

Музыка

К моим занятиям музыкой у родственников вообще было крайне неоднозначное отношение. Мама хотела, чтобы я стал художником. На нее и сейчас моя известность не очень повлияла, и она до сих пор иногда говорит, что живопись у меня бы пошла лучше. Все может быть, кто теперь знает?

Сестра Наташка тоже страдала от моих музицирований. Еще в Нальчике мы с ней жили вдвоем в 8-метровой комнате. И я все время играл, но поскольку делать этого еще не умел, то получалось только бренчать один аккорд. И так сестре это надоело, что в один прекрасный день она взяла гитару (мою первую гитару, на которую я долго копил деньги) и разбила ее прямо о мою голову. Обидно, конечно, было... Но за дело.

Ну а папа вообще очень долго в штыки принимал музыку. Когда я начал сочинять мелодии, бывало, стою, смотрю в окно, а он подходит сзади и говорит: «Что ты трясешься, как педераст? Когда ты станешь человеком – пойдешь работать инженером?» Принял он мое увлечение, когда мне было уже лет двадцать восемь. Я к тому моменту уже года два как жил с женой в Ленинграде. И вот на один из концертов приехал папа, – посмотреть, чем я здесь занимаюсь.

Это был 1987 год. В Питере уже свобода, рок-клуб, Гребенщиков, на которого тогда молились. А у нас один из первых концертов. Папа приготовился, надел ордена, медали. Выпил для храбрости. Заходит, – а мы уже вовсю играем. И вот отец, старый разведчик, поймал за шкирку первых попавшихся пацанов и стал расспрашивать их, как они к нам относятся. А ему говорят: «Ты что, батя, это ж «ДДТ», это ж круто!» И потом, уже после концерта, он пришел к нам в гримерку и говорит: «Молодцы!» Вот только тогда он первый раз принял то, что я люблю, чем я занимался и продолжаю делать до сих пор.

А сейчас он уже мной гордится, требует новые записи. Вот так.

Может, и простая жизнь проходила передо мной в детстве, но эта простота не была простоватой. Она была очень наполненной, философичной и даже художественной, как я сейчас понимаю. Потому что все вокруг было искусством – творением рук человеческих и Божьих. Родители подарили и мне, и сестре чудесное детство и замечательную юность, которые определили мой жизненный путь, которому я до сих пор и следую...

Картина мамы Юрия Шевчука Фании Акрамовны

Фото: Анна Гуменюк и из архива Фани Акрамовны Гореевой-Шевчук
Записали: Диана Османова, Аглая Смирнова
Опубликовано в журнале «Медведь» №96, 2006