Артем Маковецкий/Белые ночи – 2008 - №7/8

Александр Башлачев всегда шел в авангарде. Писал свои песни (их всего-то 50–60) на будущее, прошлое и настоящее, оттого не устаревают они и сегодня. После Башлачева осталось считанное количество записей, большинство из которых треском скверной аппаратуры заглушают голос, да пара стихотворных сборников. Кажется, при таких звуко- и словоносителях откуда взяться популярности? Но, заглянув в интернет, видим – по количеству сайтов, посвященных ему, наш поэт не имеет конкурентов.

«Но по ночам он слышал музыку...»

Ребенком во дворе череповецкой 5-этажки на улице Энгельса Саша Башлачев откликался на прозвище «Зеленый». Пацаны-ровесники прозвали его так за болотный цвет куртки, которую Александр почти никогда не снимал. По прошествии лет на язык просится фраза: русский рок вышел не из «Шинели» Гоголя, а из зеленой куртки Башлачева.

В начале 80-х новое музыкальное течение за исключением пары имен представляло довольно жалкое зрелище. В песнях патлатых рокеров слышались либо откровенная белиберда, наспех сочиненная (чем непонятнее, тем лучше) с целью сойти за умных, либо детские жалобы на общество, которое сковывает свободу, не дозволяет курить в помещениях, спать в ботинках и сидеть на родительской шее. Появившись в этом кругу, Башлачев как будто поднял его до искусства, оправдал перед историей – сделал русский рок философией, научил внимательно относиться к песенному слову. Показал бренность мелких сиюминутных тем дня сегодняшнего, на которые жалко тратить слова и струны. Заразил насквозь городской песенный стиль деревенскими смыслом и напевностью. С башлачевской легкой руки туда, в фольклор, спрятались Гребенщиковы, Шевчуки, Ревякины и Кинчевы, когда вдруг стало можно, а следовательно, неинтересно разбивать гитары о головы «скованных одной цепью».

Пока «зеленый»

«Первое стихотворение я написал в три года», – неоднократно заявлял СашБаш. Написал – не совсем верный глагол. Стих был высказан, но вряд ли зафиксирован по причине неграмотности автора. С тех пор желание творить не покидало Сашу, учился он неплохо, 6лаго мать, учительница химии, воспитала в детях уважительное отношение к школе и труду преподавателей. «Сколько раз я пыталась его уговорить поступать в технический вуз – ни в какую не захотел! – вспоминает его мама Нелли Николаевна. – Сам решил, что будет получать только гуманитарное образование. Или журналистика, или языки. И к тому и к другому способности были. Сашины школьные сочинения всегда были среди лучших, о чем бы он ни писал. Язык изучал немецкий, но каким-то образом переводил тексты и с английского, которого почти не знал. После десятого класса поехал в Ленинград поступать на факультет журналистики. Отлично прошел два тура творческого конкурса, а на третий его не допустили, потому что не было публикаций. Когда вернулся из Ленинграда, стал учиться в школе юнкоров при газете «Коммунист». И печатать его заметки стали тогда же... Мне кажется, он просто побоялся второй раз поступать в Ленинград. И выбрал Свердловск – там была очень сильная школа».

Уральские годы Башлачева прошли под знаком прозы. Он метался между писательством и журналистикой, о стихах почти не думал (правда, написал несколько текстов песен для «Наутилуса Помпилиуса»). Остались масса статей и набросков за подписью «Башлачев», а еще неоконченный роман в письмах, который они задумали с однокурсницей. Некоторые исследователи СашБаша ищут корни его самоубийства в Свердловске – рассказывают о закадычном друге, с которым они якобы договорились, что если умрет один, то и второй жить не будет: уральский приятель «вышел в окно» незадолго до гибели Башлачева...

«Мне нравится БГ, а не наоборот»

Окончив вуз, вернулся домой. Несколько месяцев поработал художником-оформителем на металлургическом комбинате, а потом устроился в партийный отдел газеты «Коммунист». «Мучился ужасно, – продолжает свой рассказ Нелли Николаевна. – Не лежала у него душа к этим комсомольским ударным стройкам и молодежным бригадам. Существовало четкое разделение на темы, ни шагу в сторону не давали ступить. А Саша хотел работать в отделе культуры или писем».

Для разрядки пописывал в молодежные газеты о новых культурных явлениях. Так подружился с городскими музыкантами, а еще с коллегой-журналистом областного ТВ Леонидом Парфеновым, который сыграет в его судьбе важную роль. Уровень местной эстрады был не ахти, что не мешало Башлачеву во всех интервью упорно называть родной город музыкальным.

В 1983 году, вернувшись с ленинградского музыкального фестиваля, он прямо с вокзала пошел в магазин и купил гитару. Незадолго до этого случайно, где-то в гостях, услышал две песни группы «Аквариум». До конца жизни Башлачев почитал Бориса Гребенщикова, называл его любимым автором.

«Он, и работая в «Коммунисте», частенько пел на наших редакционных посиделках, – вспоминает газетный фотограф Николай Викторов. – Интересные песенки, мы все их очень любили. Но гением Сашу тогда никто не считал. Все мы тогда были молодые, талантливые, увлекающиеся: кто пел, кто картины писал, кто анекдоты хорошо рассказывал».

Грозный смех русских колокольчиков

На вопрос о том, что стало толчком к творчеству, Башлачев отвечал туманно: «Я вообще не думаю, что существуют какие-то разумные объяснения того, как это происходит...».

Александр начал сотрудничать с местной группой «Рок-сентябрь» в качестве поэта-песенника. От него требовали такие стихи, чтобы не мешали людям двигаться на танцплощадках. Тексты этого времени мастеровиты и изобретательны, но мелкотемье и надуманность ощущаются.

В 1984-м СашБаш написал «Время колокольчиков», песню, которую даже не собирался предлагать «Рок-сентябрю». Вещь эта для Башлачева программная, однажды «осенила» (его собственное выражение). С «Колокольчиков» и начинается философия русского рока, который доселе существовал как репей, занесенный в советский огород откуда-то из-за бугра. Башлачев отыскал другие корни происхождения рок-музыки – наши исконные. Крикуны-горлопаны, под аккомпанемент ненастроенных гитар хрипящие злые и откровенные стихи, оказывается, – наследики благородного племени древнерусских колокольных звонарей.

И пусть разбит батюшка Царь-колокол
Мы пришли. Мы пришли с гитарами.
Ведь биг-бит, блюз и рок-н-ролл
Околдовали нас первыми ударами.
И в груди искры электричества,
Шапки в снег и рваните звонче-ка...
Рок-н-ролл – славное язычество,
Я люблю время колокольчиков.

Башлачев не сразу осознал, насколько сильный и, главное, новый музыкально-поэтический слог изобрел. Неожиданно получилось настроиться на частоту, на которой мыслит целая нация, причем во всем ее историческом развитии. Со «Времени колокольчиков» в стихах Башлачева появилось местоимение «мы» да так оттуда и не ушло. Сегодняшнего дня, критикой которого занимались коллеги-рокеры, в его произведениях почти не было. О народе писал: «Пососали лапу – поскрипим лаптями. К свету по этапу – к счастью под плетями». Но нарисованную картинку не датировал. И правда, о каком времени идет речь? Сталинском? А может, разинском, пугачевском или Смутном времени? По Башлачеву, так было всегда. И виноваты не Сталин с Грозным и не Брежнев с Горбачевым, а «дурь наша злая, заповедная».

Русский народный рок

Среди помешанной на «тяжеляке» молодежи народная тема и балалаечный ритм гитары не были модными. Башлачев же, принявшийся в 25 лет мыслить и писать дедовским языком, иной темы не признавал. Объяснял так: «Зачем ты играешь музыку реггей, если живешь в Норильске? Раз ты играешь реггей, так давай снимай с себя тулуп и ходи в набедренной повязке в Норильске. Ты должен прожить песню, проживать ее всякий раз. Значит, надо петь песни ушаночки и вот этого тулупчика. Ты не должен делить себя на себя и песню, это не искусство, это естество. Для меня вот это – критерий».

Откуда у городского мальчика, родившегося в рабочем Череповце, в детстве слушавшего только «Rolling stones», такое знание и понимание глубинного, ушаночно-тулупчикового фольклора? А откуда Шекспир, сын стрэтфордского перчаточника, в тонкостях знал королевский этикет и жизнь лондонской знати? Сие есть тайна великая. «Я подхожу к музыке с точки зрения литературной», – признавался сам Башлачев. Достаточно взглянуть на его черновики, чтобы увидеть, какой кровью и болью давались ему слова. Пытался проникнуть в их тайны, увидеть сотни смыслов, которые становятся тысячами, если одно слово правильно поставить рядом с другим. Тогда пара начинает «рожать» нечто новое. Он настолько пропадал в своем словосложении, что и на бытовом общении отражалось – друзья Саши рассказывают, что понять Башлачева в те годы бывало непросто. Спросишь: «Куда направляешься?» – и получишь ответ о четырех сторонах православного самосознания. «Мы ведем разговор на разных уровнях, – вежливо объяснял Башлачев одному журналисту, требовавшему односложных и конкретных ответов. – Ты – на уровне синтаксиса, а я на уровне синтаксиса как-то уже перестал мыслить, я мыслю на уровне морфологии: корней, суффиксов, приставок».

«Вот в Ленинград или в Москву - он показал бы большинству»

Пушкина «заметил и благословил» старик Державин, Вознесенского – Пастернак, а Башлачев обрел своего «старика» в лице Артемия Троицкого. Известный критик появился в Череповце по приглашению своего приятеля Леонида Парфенова в сентябре 1984 года. От дыма, которым чадили заводские трубы, столичный музыковед прикрывался надушенным белым платочком. После утомительных блужданий по городу друзья зашли к Парфенову. Хозяин угостил хорошим вином и талантливым (по его словам) пареньком-поэтом. Троицкий согласился послушать Башлачева, исключительно чтобы не обидеть Парфенова.

«Я был ошарашен и честно признался в этом, – рассказывает Троицкий. – У Саши Башлачева было все, и в избытке: одухотворенность, энергия, владение словом и непохожесть. Я сказал, что ему надо поскорее ехать с гитарой в Москву и Ленинград: песни там примут «на ура»... Башлачев слушал это все с детским, обрадованно-недоверчивым выражением лица. Леня Парфенов не без иронии его подбадривал... Спустя пару лет Саша рассказал мне, что возвращался домой той глухой ночью, распевая песни, подпрыгивая и танцуя – как в кино иногда показывают очень счастливых людей».

Леонид Парфенов тоже надолго запомнил тот вечер: «Башлачев стал петь. Песни с третьей Артем стал безудержно хохотать, завалился на мой диван – я тогда еще не знал, что так он выражает, что ему нравится».

Двух комплиментов нетрезвого человека с известной фамилией хватило, чтобы решиться изменить жизнь. Башлачев уволился из газеты, на последнюю зарплату купил чехол для гитары и билет до Москвы. Его концертное турне по притонам (или по салонам) столичного андеграунда имело громадный успех. Башлачев упивался славой «провинциального гения» и ежедневно давал множество концертов, практически не требуя оплаты. Башлачевым заинтересовались звезды всесоюзного масштаба. Поэт Вознесенский, очарованный молодым коллегой, подарил ему книгу своих стихов с надписью: «Чтобы никто не вытаптывал вашего неба» (здесь мэтр перефразировал башлачевское: «Вытоптали поле, засевая небо»). «Я всего однажды присутствовал на его московском выступлении, было это в зале «Литературной газеты», – рассказывает череповецкий знакомый Александра Сергей Круглов, позже ставший секретарем Городской Думы. – Саша тогда произвел фурор. Очень хорошо помню, как ему аплодировала Людмила Гурченко. По словам Саши, тогда же он познакомился с Пугачевой. Один раз вместе с композитором Чернавским они зашли к певице на улицу Горького и устроили у нее мини-сейшн. Пел не только он, но и Алла Борисовна. И оба остались довольны друг другом». Приезд в Ленинград подарил еще дюжину именитых друзей: Кинчев, Цой и Гребенщиков приняли Башлачева в свой узкий круг небожителей. В столицах его любили, в Череповце завидовали. Оба эти чувства слишком сильные, чтобы продолжаться долго. Кончилось все довольно быстро.

Три года сверхжизни

«Все его знаменитые песни были записаны с 1984 по 1986 год. Башлачев объяснил, что каждому человеку отпущена определенная доля творчества, которую он получает в течение всей жизни по чуть-чуть. Но если человек очень захочет и очень попросит, то ему будет выдано сразу. «Я попросил», – говорил он, не указывая, у кого и как», – вспоминает московский знакомец Башлачева Александр Агеев. «Тремя годами концентрированной сверхжизни» назвал эпоху башлачевского расцвета один критик. Сложно и затянуто, но верно.

Начиная с 1986 года СашБаш резко изменился: стал совсем уж запредельно пить, появились наркотики. Особо близким и доверенным признавался, что строчки, которые раньше вызывались щелчком пальцев, как такси, перестали его посещать. Хотя работал над стихами не меньше, а даже больше, чем раньше.

На 86-й между тем приходится пик его славы: Башлачева наконец раскусили все и приглашали везде. Естественно, просили петь старые вещи. Люди приходили в восторг, называли гением и продолжателем великой русской поэзии. А ему казалось, что званию этому он уже не соответствует, а его слава – просроченный проездной билет. Раньше катал, да далеко не увезет. На вопрос о новом материале отвечал неопределенно: «Крутится что-то в голове».

В 86-м ему предложили профессионально записаться (до этого были только саунд сессии на бытовые магнитофоны) чуть ли не на фирме «Мелодия». Пришел, расчехлил гитару, попросил занавесить окна и создать кромешную темноту. Посидел с четверть часа и молча ушел, бросив «Не могу». С кино – тоже самое. Башлачев кинематограф любил и режиссерам, его приглашавшим, почти всегда давал согласие (скажем, главная роль в «Игле» была во многом написана под него). Но когда доходило до дела, снова: «Не могу». Один из музыкантов «Рок-сентября» рассказывал, как в 1987 году встретил Башлачева в Ленинграде на вокзале – он представлял жалкое зрелище: был нетрезв, оборван. «А мы думали, он в Москве карьеру делает, большим человеком стал».

Известно, что СашБаш хотел создать группу, но лишь с тем условием, что она будет выдавать такой же драйв, что и его гитара. В итоге так и не заимел никого ближе инструмента, да жены Насти Рахлиной, родившей ему сына Егора (первый сын Иван, рожденный от другой женщины, умер в Свердловске в 1985-м. Ему посвящена песня «Ванюша»).

Несколько раз Башлачев приезжал домой, его уговаривали остаться, но он убегал обратно. В начале 1988 года в настроении СашБаша, казалось, наступил просвет: он дал несколько концертов :в Москве (один из которых, в ДК МЭИ 9 января, даже засняли на видео) и был с восторгом принят большой аудиторией. Казалось, что близка новая эпоха башлачевского Возрождения.

Но спустя месяц и неделю после триумфа Александр Башлачев выбросился из окна девятого этажа ленинградской квартиры, в которой гостил у друзей. Впрочем, почти все, кто общался с ним последние полтора года жизни, смерти поэта хотя и сильно опечалились, но не удивились. Слишком глубоко пропускал он песни через себя – высох источник творчества, высохла и жизнь. Друзья-рокеры сделали выводы: не всегда надо бежать в атаку с шашкой наперевес, иногда необходимо прятаться в окопе. Почти все из них, кто пережил 80-е, сегодня весьма благополучны. Ни Гребенщиков, ни Шевчук, ни Кинчев, ни Бутусов не жалеют денег на любые проекты, связанные с именем Башлачева. Как грешник на свечи и пожертвования. Но на вечера памяти и скорби по Александру ходят редко. На могиле Башлачева (Ковалевское кладбище Санкт-Петербурга) редко бывает безлюдно и никогда бесшумно. Колокольчики, которыми увешаны ветви надгробной березы, музицируют над могилой круглосуточно. «Да что там у тебя звенит? И я сказал – душа звенит, обычная душа».